Виктор Никитин: «Мы чужие на этом празднике жизни»
Это интервью взял у Виктора Никитина сотрудник журнала МОЛОКО Виктор Боченков в 2008 году. Вскоре оно было опубликовано в «Литературной России» (№24, 2008). Предлагаем нашим читателям эту беседу.
Виктор Никитин родился 15 ноября 1960 года в Москве. Живёт в Воронеже. Считает, что «по ошибке» закончил автодорожный факультет строительного института. Впрочем, чтению это не помешало, а даже побудило к творчеству. Никитин печатался в журналах «Подъём», «Москва», «Звезда», «Наш современник», «Сибирские огни», «Русское эхо» и «Дон». По моим данным, он также ведёт отдел прозы в интернет-журнале «Русский переплёт». Недавно в Центрально-Чернозёмном книжном издательстве у Виктора вышел роман «Исчезнут, как птицы», который Дмитрий Ермаков в своей, в общем-то, доброжелательной рецензии назвал «странным». Но начали мы разговор с автором «странного произведения», как водится, издалека…
– Виктор, кто ваши литературные учителя (классики и современники)?
– Главных учителей трое. С восемнадцати лет меня захватил и не отпустил Достоевский. Я, можно сказать, залпом прочёл все десять томов собрания сочинений, которое вышло в конце 50-х годов. До сих пор помню эти книги. Воздействие на меня они оказали огромное. Было внушительное ощущение космоса, какой-то невероятной вселенной. Достоевский был и является для меня мастером описания человеческой души, всех её потаённых уголков. У него я учился тому, что «лёгкость понимания говорит о пошлости понимаемого». У А.С. Грина – сочетанию реальности и фантазии, на контрасте которых обостряются чувства. Взять, например, рассказ «Фанданго»: морозный Петроград, отчаяние, голод, и вдруг какие-то непонятные дары с острова Куба – морские раковины, покрывала, испанские гитары, – тут же «румяные санитары»… Такое интересное смещение в сторону необычного, потому что реальность не даёт утешения. Потом был Томас Манн. Он уже помогал упорядочить мышление. Некоторым образом приводил Достоевского в равновесие. Недаром же и статью написал под названием «О Достоевском, но в меру». Вот эти трое и есть та основа, которая побуждала меня к творчеству, формировала как писателя.
– Как вы охарактеризуете метод, в котором работаете, – критический реализм, новый реализм, метафизический реализм. И действительно ли «новый реализм» существует? Или вы считаете, что сколько писателей – столько и методов?
– Я полагаю, что никакого «нового реализма» не существует. А тот реализм, который будет лет через двадцать, он как будет называться? «Новым «новым реализмом» что ли? Другое дело, что в это понятие вносится. Скорее всего, обновление. До 90-х годов у нас было одно государство, потом стало другое. Изменилась жизнь. Вообще многие её основы подверглись изменениям. И вместе с тем появились новые писатели, которые эти перемены отображали в своих произведениях. Вот, кажется, и всё… Если взять как отмену предыдущего господства «социалистического реализма», то «капиталистическим реализмом» его ведь не назовёшь хотя бы потому, что он критически относится к установившемуся порядку. И это такой реализм, который заставляет вспомнить натуральную школу.
Что же касается меня, то я, честное слово, не знаю, как назвать мой метод. Меня интересует психология человека, его внутренний мир. Вот в этом направлении я и работаю. И тут много всего намешано, как в жизни: и бытовые реалии, и фантастические подробности, и печальное, и смешное… Я не прикован к чему-то одному раз и навсегда. В сущности же, я готов согласиться с тем, что у каждого писателя свой метод. Опять же другое дело, каким для оценки оказывается результат.
– Как вы относитесь к литературным группировкам? Должен ли писатель быть «над схваткой»? Или такая позиция – вид хитрости и расчёта?
– Не помню, кто однажды пошутил, что существуют ещё не «триста спартанцев», а «триста постмодернистов». Вот что-то не хочется в подобный отряд угодить… Если поставить себе такую цель – примкнуть к какой-нибудь группировке, чтобы тебя как-то опознавали, – то вот это и будет являться расчётом. В конечном счёте, вся эта суета отвлекает от творчества. Почему надо себя как-то декларировать? Позиция писателя видна в его произведениях. Ведь и так понятно, что если писатель окажется значительной фигурой, то куда-то его всё равно попытаются прислонить. Возьмите Горького. Кем он только у нас не был? Сначала «буревестником революции», а потом от него попытались насовсем отказаться, как от нехорошего наследия. Но насовсем – никогда уже не получится. Его вклада в мировую литературу не отменить. Та же история с Маяковским. Его несомненное значение отмечал такой, казалось бы, совершенно от него далёкий по всем приметам писатель, как Юкио Мисима, а итальянский драматург Дарио Фо, удостоенный Нобелевской премии, так и вовсе вырастал на его творчестве. У нас вообще любят отменять то, что было прежде. Сначала – до 1917 года, потом – до 1991 года. Теперь вот поделили писателей на «либералов» и «консерваторов».
Быть «над схваткой» соблазнительно. Представляется этакая единственно верная позиция, когда ты наверху занимаешься исключительно высоким искусством, а там, внизу, дерутся… Но получается ли так на самом деле? Как ни хитри, а куда-то тебя всё равно впечатают или же вычеркнут из каких-нибудь списков. Если бы Проханов не занимался политикой на телешоу, его давно бы уже забыли.
– Жёстко!.. Повлияла ли на ваше творчество современная литературная критика? Каким образом?
– Сказать, что современная критика не оказывает никакого влияния, было бы неверным. Если и не прямое влияние, то опосредованное уж точно. Во всяком случае, критика может разъяснить, как не надо писать. Обстоятельный разбор произведения сейчас уже представляется редкостью. Мы видим либо пересказ содержания книги, либо уничтожение (возвеличивание) критиком автора, либо показ себя, как автора статьи, через чужой текст. Мне интересно было узнать, как критика отнеслась к моему роману «Исчезнут, как птицы». Каждый, кто о нём написал, увидел своё. В одном случае историю Обломова советской эпохи, в другом – историю застывшего времени, в третьем – историю «заговора мёртвой материи против живой». Историю несостоявшейся любви тоже увидели. И каждый из них был прав. Я, собственно, так и писал свой роман, чтобы разный читатель мог бы выделить в нём какую-то свою историю.
Критика же, как мне представляется, постепенно будет переходить в разряд своеобразного эссе, в котором главным станет не произведение с его автором, а сам пишущий о них. Критика всё больше будет уходить в сторону какого-то самостоятельного жанра. И находить повод для разговора о чём-то другом, более обширном, чем просто информация о произведении.
– Как, на ваш взгляд, будет меняться культурная ситуация в стране в ближайшую пятилетку? Какие литературные жанры будут востребованы?
– В данный момент, как нас убеждают издатели, востребован жанр романа. Это обыкновенная коммерческая позиция. У нас ведь теперь литература, если она книгой вышла, в первую очередь товар, который нужно продать. Вот и продают – огромные куски мяса, круги сыра, гирлянды сосисок. Рассказ в этой куче тонет. Но так было и будет не всегда. Образно говоря, когда-то ведь захочется и пирожных. Или обыкновенного кусочка хлеба.
Велосипеда никто уже не изобретёт. Если только по примеру беспроводных технологий не ударятся в бесколёсные. Книгу снова попытаются приспособить к чему-то ещё в довесок. Сорокин продолжит свои безутешные соц-артовские опыты по скрещиванию маркиза де Сада с Борисом Вианом и упаковкой их в постмодернистский товар, но смешной и трагичной «Пены дней» никогда не напишет. Пелевин так и будет переводить Кастанеду на русский язык – как слепого через дорогу, на которой нет движения. Валу детективов или тому, что у нас под ними понимается, давно уже пора пойти на убыль, что скорее всего и произойдёт. То же самое ожидает и разнообразные откровения так называемых «звёзд» с подробным перечислением сделанных покупок, отставных жён и мужей, престижных мест отдыха и т. д.
Культурная ситуация в стране будет целиком и полностью зависеть от политической со всеми вытекающими последствиями. Всё больше будет громких театрализованных спортивно-массовых мероприятий – с песнями и танцами, с выразительной патриотической и внятной экономической декламацией. Писателей на этот «праздник жизни» снова забудут пригласить. Да он им будет и не нужен. Они продолжат заниматься своим любимым делом – в тишине, подальше от суеты. Что-то из этого получится…
Беседу вёл Виктор Боченков
