Александр ЩЕРБАКОВ. Частная прорубь
Рассказ
Пожалуй, самое странное прозвище в Таскине у бухгалтера сельсовета Семёна Чукина. Его так и зовут в обиходе – Частная Прорубь. Почему? А вот почему…
Приехала новая учительница в нашу школу. Зимой дело было. Старому-то географу Михаилу Петровичу, который лет тридцать поворачивал глобус с материками-океанами перед сельской ребятнёй, подкатил пенсионный возраст, и он, здоровьишком не шибко крепкий, решил воспользоваться бессрочным отпуском немедля, хотя и просили его дотянуть до конца учебного года. Но не о нём речь.
Новая географичка Галина Антоновна поселилась у бабки Бродничихи.
В первый же день к вечеру попросила учителка бабку:
– Разрешите, за водой к речке схожу?
Бродничиха улыбнулась про себя. Все постояльцы с этого начинали. Потом-то их не выгонишь ни за водой, ни за дровами, а сперва всё в охотку, в диковинку.
– Что ж, сбегай, милая. Верно, у нас водопровод есть, вон – колонки по деревне, но и из речки черпать можно; корова Муська речную воду любит, а людям для умыванья речная хороша: мягкая, как щёлок.
Пошла учителка в брючках да в беретке на речку, зачерпнула из тёмной проруби светлой водицы, поставила ведра в специальную ледяную нишку, сделанную чьей-то заботливой рукой, и, разогнувшись, огляделась кругом. Места-то новые, а учителка слишком романтичная была, по нынешним временам. Залюбовалась нашенской горой, порозовевшей на закате, снежной долиной речки, ивами, затейливыми плетнями огородов, напоминавшими вязанье то «в косицу», то «в ёлочку». И вдруг заметила поодаль окно во льду. Настоящее окно, с резными наличниками, со ставнями! Только ставни были наглухо закрыты, и тяжелые, пересекающие их железные петли скреплял увесистый амбарный замок. Походила Галина Антоновна вокруг этого странного окна, вмороженного в лёд, и ничего не смогла понять. Пришла на квартиру, поставила полные ведра на лавку и спрашивает Бродничиху:
– Что это там, бабушка, за окно во льду? Да ещё и с замком.
– Чего придумала – окно! Не окно, а прорубь Семёна Чукина, сельсоветского бухгалтера. Личная, частная, оттого и на замке.
– Зачем же индивидуальная прорубь, если общественная есть?
– Значит, ему так ндравится. Говорит, чтоб микробов не зачерпнуть.
– Да ведь вода же проточная, причём тут гигиена?
– Нам проточная, а Семёну… Гребует он общей прорубью...
Последние слова бабка договаривала уже у порога, спешно облачаясь в полушубок. Не могла она больше дома оставаться. Появись у Бродничихи новость какая, пусть самая незатейливая, она тотчас спешила на улицу, в магазин, в народ. Душа общения просила.
Вбежала бабка в сельмаг и только набрала воздуху, чтобы выступить…
– Ну и как там постоялка твоя? – опередила её Зоя Фомина, клубная уборщица.
Бродничиха аж поперхнулась: не любила она, когда её опережали. Но делать нечего, пришлось другой сценарий на ходу сочинять. Махнула Бродничиха в ответ неопределённо, таинственность на себя напустила, походила по магазину, поглядела на новые товары, а потом уж, словно бы между прочим, обронила:
– По воду учителка моя ходила…
Вся очередь, как по команде «равняйсь», повернулась к бабке, ест её глазами.
– На речку. В охотку, с коромыслицем. Возвратилась и говорит: «Чтой-то там, Катерина Митрофановна, за окно во льду? И на нём замок такой вот?» – «Это не окно, – говорю, – голуба, а западня на проруби Семёна Чукина, от заразы всякой микробной». – «Так ведь речка-то течёт, бабушка, всех микробов уносит»… А ить верно, думаю, что вода-то проточная, это хозяин проруби застойный.
– У него и штакетины в палисаде мечены, – съязвила Мотя Тришина, доярка.
Все засмеялись.
– Это что-о, – протянул Степан Хлопов, школьный шофёр. – Вот я как-то ездил на фабрику в Мурту по Енисейскому тракту, за мебелью для школы, помните? Там в конце одного селенья, кажись, на выезде из Миндерлы, заправка была. По старой ещё дороге. Завернул я горючки подлить. Пристроил свой «вездеход» в очередь. Гляжу – в сторонке будочка белёная, дощатая. Уборная, словом. Я – к ней, дороги длинные, сами понимаете… Подбегаю – тэрсь! – а на двери замок. Во, ёх-калагай, никогда прежде не видывал, чтоб на таких общественных заведениях замки вешали, не зря же их по-народному нужниками зовут. Оглянулся – кругом пустырь, не за что глазу зацепиться. Ну, и пошёл назад к машине не солоно хлебавши, да и сконфуженный. А соседний шофёр мигает из кабины хитро: «Обжёгся? Личный терем королевы бензоколонки!»
– Вот уж действительно для гигиены, и, знаете, я её понимаю, – капризно сказала продавщица Маша Спирина, бригадирская жена.
– А меня не понимаешь? – возмутился Степан. – Я ж потом метался по селу, в окошки стучал, чтоб пустили во двор добрые люди.
– А с кем вы, Маш, ноне День сельхозработников встречали? – спросила вдруг бабка Бродничиха, спокойненько так, вроде хотела разговор увести в сторону. И снова вся очередь на неё обернулась. Маша удивлённо вскинула брови, но ответила:
– Да так... одни, в кругу семьи.
– То-то и оно, что одни. А мы ведь раньше всей бригадой гуляли. Всем миром. Вскладчину. И бригадир всегда с нами был, и председатель заглядывал.
– То ж раньше! К чему теперь складчина? И при чём тут гигиена? – передёрнула плечиками Маша.
– А я вот помню, – прокашлившись, заговорил белобородый Макар Попов, почетный пенсионер, – как мы перед войной ещё на краевой слёт передовиков колхозного труда ездили. Посовещались день, а вечером, известное дело, поужинать решили. С району трое нас, мужиков, было: я да Степанов Илья из Таятки, да Василий Андрияшев с Польской заимки. Ну, я-то повидал уж кой-чего, а они первый раз в большом городе. Пойдём, говорят, в ресторан всем нашим землячеством. Пошли. Заказали того-сего. Выпили чуток под огурчики, под стерлядку. Потом приносит официантка щей. Ставит судок такой и всем по тарелкам разливает. Наполнили мы под щи, а Илья и говорит: «Что ж мы, мужики, будем каждый из своего корытца? Мы ж обчую жизнь строим, артельную, коллективную!». И давай назад сливать щи в судок. Так и хлебали потом из общей чашки.
– И микробов не боялись, – вставила бабка Бродничиха.
– Но ничего хорошего не вышло из вашей «обчей» чашки, – процедила сквозь зубы Маша-продавщица.
В этот момент мимо окон магазина быстро прошагал Семён Чукин, и Зоя Фомина, острая на язык, бросила ему вслед:
– Частная Прорубь речку замкнуть торопится.
…Как в воду глядела. Теперь уж не только прорубь, но и частная речка, и частные поля-леса, как и заводы с шахтами, никому не в диковинку. Однако поседевший Семён по-прежнему носит своё нарицательное прозвище, да и притча о замке на его проруби в селе не забыта.
На илл.: Художник Евгений Балакшин
