Сергей ХОМУТОВ. Вдали от пыльных городских окраин
О творчестве Павла Широглазова
В начале прошлого столетия в литературу буквально хлынуло многообразие талантов. Первые десятилетия нового века не явили ярких личностей, продолжающих традиции исконно русской поэзии. А попытки удивить читателя эпатажной бессмыслицей или пошловатой разнузданностью успеха не имели. Хотелось увидеть не просто одаренного молодого, но поэта со своими голосом, своими творческими истоками, своей судьбой.
Вологодская литература открыла в прежние времена ряд имен всероссийского уровня, но в последние годы здесь наблюдалось затишье, без всплесков на поэтической глади. Вспыхнул яркой звездочкой в девяностых годах Алексей Шадринов, но трагедия оборвала жизнь совсем юного поэта. Поэтому мое знакомство со стихами череповчанина Павла Широглазова стало приятной неожиданностью. Предисловие к одной из книг Николая Рубцова Глеб Горбовский озаглавил «Долгожданный поэт». Не проводя никаких параллелей, могу сказать, что для меня Широглазов тоже стал поэтом долгожданным.
Искать творческие начала любого самобытного поэта непросто. Поэзия – дорога длинною в жизнь, а в лучшем случае дольше жизни, поскольку даже когда он уходит, лучшие произведения остаются с читателем. Говорить об авторе, значит, говорить о его стихах и его стихами, хотя без понимания биографических моментов творчество поэта понять до конца невозможно. Новая, третья книга Павла Широглазова «Молоко облаков» выходит в серии «Сокровища вологодской поэзии» издательства «Порт-Апрель» (г. Череповец).
Сам поэт характеризует мир, в котором живет его Муза, одним из программных стихотворений «Колокол» так:
Не рядышком и не около,
Не близко, не далеко,
Душа моя – это колокол
С развязанным языком.
Не выбраться, не опомниться,
Не умереть сперва:
Душа моя – это звонница,
В которой живут слова.
Пусть все через пень колодину:
И мир, как большой блиндаж,
Душа мая – это родина,
Которую не предашь.
Это не декларация, а искреннее определение того, чем он живет, к чему стремится.
С поэтами, которых Павел Широглазов называет близкими, разобраться тоже не просто: Николай Тряпкин, Николай Рубцов, Глеб Горбовский, Александр Башлачев, Юрий Кузнецов, Николай Глазков, Аркадий Кутилов, Леонид Губанов и некоторые другие. Искать какое-то сходство, конкретные пересечения едва ли стоит. Скорее всего, они родственны Широглазову образной и лексической свободой. Творческие пути у каждого из них разные. Разговор о заимствованиях вообще ни к чему. Чем талантливей поэт, тем больше он берет от предшественников, перерабатывая и воплощая все в собственных стихах.
Детство Павла Широглазова связано с белозерской деревней, где он проводил каждое лето. Отсюда многое в его стихах: «Вот они – мои святыни: васильковые поля…», «В пушистых лапах лесной хвои Согрелся я и однажды ожил…», «Нырнув в снега ромашкового луга, Я вспомню Белозерский хуторок, Где с дедом мы устало шли за плугом… Где по утрам я бегал за морошкой На наши заповедные места, И бабушка кормила нас картошкой, Что народилась с одного куста». Кто жил в деревне, поймет, что значит «с одного куста» – хороший выдался урожай, с одной ветки можно было накормить всю семью.
От деревенских впечатлений, прочитанных еще в детстве книг, наверно, и соединение сказочности с реальностью в стихах поэта. Жизнь крестьянская на Вологодчине была сказочной только на первый взгляд. Нелегкие времена переживало село, а часто и вовсе не смогло пережить:
Терем-теремок на горушке,
Если говорить напрямки,
На плечах последней старушки
Теплится закат у реки.
На горбу последнего деда
Кочумает русский авось:
Тяжело досталась победа
И потом несладко жилось.
(«Терем теремок на горушке…»)
Но сказка вошла в творчество Павла Широглазова прочно. А может, наоборот, он вошел в сказку и продолжает жить в ней. Не случайно соприкосновение поэта с искусством скоморошества. Этим словом обозначали в древности что-то несерьезное, дурашливое. Скоморохи устраивали шумные представления, веселили публику. Использовали они в своих выступлениях разные народные музыкальные инструменты: дудки, гусли, бубны, погремушки, колокольчики… Носили своеобразные одежды. После крещения Руси скоморошество как часть языческой культуры преследовалось. Но постепенно, преодолев гонения, оно преобразовалось в народный театр с песнями, куплетами, прибаутками, куклами. Это ли не сказка:
Гремите бубны! Смейся детвора!
Ругайся на руке моей Петрушка!
Когда меня погонят со двора,
В кармане звякнет медная полушка.
(«Масленица»)
Скоморохи вели кочевую жизнь, и Павел Широглазов тоже много «странствует», выступает со своим театром в разных городах и поселках. Это дает ощущение полноты жизни, приносит новые темы для стихов, новые краски. Как пришел поэт к этому? Очевидно, душа позвала. А когда у него появились гусли, и вовсе народное искусство стало родным.
Русский фольклор обогатил поэзию Павла Широглазова и лексически, и особенно ритмически:
Сердобольная вдова, выдай мне копеечку:
Обесточу белый свет толоконным лбом.
В зябкой сутолоке дня прорастает семечко,
И кочуют облака в небе голубом.
(«Копеечка»)
Гуси-лебеди клевали хлеба
И летали от меня далеко,
Думал с ними, да видать не судьба:
Не обсохло на губах молоко…
(«Гуси-лебеди»)
Я стихи писать не брошу:
Если станет тяжело,
Я стихами огорошу
Все Иваново село.
(«Я стихи писать не брошу…»)
Здесь и былинное, и народно-песенное, и частушечное. Многие стихи Широглазова тоже положены на музыку. Найти равновесие между прошлым и настоящим непросто. Сложность еще в том, что поэт хочет не просто продолжить традиции Древней Руси, но «не убояться собственных корней», прирасти этими корнями к новой почве.
Исследователи творчества (в частности, известный историк литературы С.А. Золотарев) отмечали среди других факторов, влияющих на формирование художника, природу тех мест, где жил писатель. А поэт Александр Блок в своей статье «Краски и слова» говорит о значении природы в творчестве еще откровеннее: «Только часто прикасаясь взором к природе, отдаваясь свободно зримому и яркому простору, можно стряхивать с себя гнет боязни слов, расплывчатой и неуверенной мысли». Образная система стихов Павла Широглазова идет именно от изначального, природного: сравнения, метафоры, иносказания… Город не поглотил его душу, лишь изредка пытается затронуть, но безуспешно.
Через образный ряд поэт передает свои чувства и мысли. Получается естественно и ярко: «Осень в небо тянется журавлем, с грустью покидая шатры рябин…», «Ветер гнул березам пальцы, И ломал запястья рук…», «Дикий тополь устал расти, и земля ему стала пухом…», «Я слышу песню северных окраин, И божьей коровенкой по рукам Скользит июнь, дождлив и неприкаян…». Природа очеловечена, олицетворена. Поэт берет птиц, зверей, травы и деревья в друзья: «Мы с кукушкой вместе куковали, где придется, чаще задарма…», «Вот они – мои святыни: васильковые поля…», «С медведями я «шапочно» знаком, А волки мне – товарищи и тезки», «Я сам не свой от камышовых песен, И с птицами общаюсь, как с родней…».
Это – окружающий мир, в котором творит поэт, но над ним, конечно, большее: судьба, осознание себя, Бог… Без Бога не было бы ничего того, что освящает строки:
Я давно бы исчез, растворившись в сыром сквозняке.
Но хранит меня Бог на цветущих ладонях черемух.
(«На Андоге»)
Бог – любовь ко всему земному от цветка и травинки, до нищего человека, до слова. Любовь действенная и незаменимая ничем: «Меня хватило ровно на любовь: Все остальное, как-то между делом», «Где б такое снадобье раздобыть, У каких аптекарей поспрошать, Чтобы всех и каждого возлюбить, Больше чем насытиться и дышать?» «Разговариваю с Небом, Отфильтровываю зло И делюсь последним хлебом С тем, кому не повезло». Даже с бездомной собакой хочется поделиться заботой и теплом: «Когда из хаоса и мрака, Где вместо солнца – фонари, Придет бездомная собака И ляжет у моей двери, Я брошу ей бушлат в прихожей, едой не стану дорожить…». И уж совсем неожиданное, но оправданное желание отплатить любовью за любовь самому Богу: «Сбросил я тулуп овечий и гордыню порешил, Сохраняя человечий облик собственной души. Если до утра не сгину, и меня услышит Бог, Я рубаху тоже скину, чтобы он согреться мог…». А в стихотворении, посвященном памяти Александра Башлачева, и строка-напутствие самому себе: «Входите в литературу с любовью, как в Божий храм».
Но если Бог – высшее, окормляющее земную жизнь, то судьба – то, что формирует поэта здесь. Биографию Павла Широглазова можно считать богатой: поработал и в северных геологических партиях, и в газетах, но в итоге пришел именно туда, где свыше означено ему было находиться: к экскурсионной деятельности в Литературном Музее Николая Рубцова и одновременно театрально-кукольной культуре в фолк-артели «Ёра Га», созданном им кукольном театре. Дорога не стелилась гладко. Всё было в жизни: искания, испытания, грехи: «Я толпился в очередях за дешевым вином и хлебом…», «…Жил я весело и безбожно, Не жалеючи ни о чем. Жизнь летела быстрее пули, И казалось, что все – кранты: Обыграл меня дерзкий шулер. Был я в рабстве у темноты. Но однажды я встретил Бога…». Жизнь с Богом, под Его присмотром продолжается не без ошибок и покаяний, и отсюда искреннее стихотворение:
Упаду в бесконечную пропасть
И очухаюсь в пасмурном дне,
Как звезда, потерявшая лопасть
В неуютной сырой западне.
………………………………….
А когда доберется ненастье
До распахнутой настежь души,
Я нащупаю русское счастье
И останусь в заветной глуши.
Отогрею усталые руки
И сумею держаться корней.
Дай мне, Боже, «леща» для науки,
Для усердия лучшего в ней…
(«Упаду в бесконечную пропасть…»)
Так вот по-бытовому, по-сыновьи обратиться к Богу может, наверно, тот, кто прозревает «Ощущение Бога В каждой пригоршне русской земли…», на которой живет и которой отдает себя и в делах, и в слове, кто понимает, что «Не прийти к Отцу и сыну, Если сердце под замком».
Ассоциативность мышления – одна их главных черт поэзии Павла Широглазава, когда за строкой возникает второй, третий план, и читатель может уйти дальше, в свои размышления, увидев близкое себе через строчки другого человека:
Пустым карманом истину ловлю:
Ломаю быт дыханьем подворотен.
В больших домах не место королю
Бездомных дней и северных полотен.
(«Пустым карманом истину ловлю…»)
Пока трава, которую скосили,
Не пожелтела в суматохе дней,
Я стану частью скошенной России,
Не испугавшись собственных корней.
(«По скошенной России»)
Помилуйте святую простоту
И не держите зла – оно корежит.
Я прикасаюсь к чистому листу
Далеким эхом русских бездорожий.
(«Скрипит во тьме тугая бечева…»)
Задача творца заключается в том, чтобы не только отыскать поэтический материал, но и выразить свои чувства, мысли в свежих, ярких образах. Сказанное выше подтверждает, что Широглазову это удается в полной мере. Писательница Лидия Либединская в своем воспоминании о Николае Заболоцком приводит высказывание выдающегося поэта: «Стихи писать легко, поэтом быть трудно». Широглазов в поиске, развитии, в том числе и в поиске себя, что непросто в наше смутное время, но только это делает стихотворца поэтом.
Обостренно проявляется в стихах чувство родины, обретенной им на Вологодская земле, хотя и родился он в Сибири. Не могу не привести целиком еще одно стихотворение:
Я завещаю чистому листу
Скуластый север с вербами на стопах,
Куда летит запутавшийся в стропах,
Отцветший одуванчик полевой:
Счастливый тем, что всё еще живой.
Закатный луч ломается в реке
Румяным хлебом, чтоб на всю ораву.
Уставший путник ищет переправу,
И слезы остывают на щеке.
Скрипи, скрипи перо в моей руке.
Благослови мой полуночный раж
Вдали от дымных городских окраин,
Пока в дверях не появился Каин,
Не испишись последний карандаш…
(«Я завещаю чистому листу…)
Глубинная Русь, которую воспевали до него, и, надеюсь, будут воспевать после, дает силы, дыхание стихам, любовь сердцу. А что еще нужно поэту?
Сергей Хомутов, член Союза писателей России, заслуженный работник культуры РФ
На илл.: Сергей Хомутов, Павел Широглазов
