Людмила ХОРЕВА. Роман отдан народу

О романе Зои Прокопьевой «Своим чередом»

Когда Лидия Сычева на Лихоносовской конференции 2019 г. предложила прочесть эту книгу, она, будто от чего-то предостерегая, сказала, что начало не очень интересное, размытое, а дальше, мол, будет гораздо захватывающе, – видимо, это был намек на то, что есть читатели, которые после первых страниц, не вдохновившись, бросают чтение, а Лидии Андреевне, автору идеи переиздать роман Зои Прокопьевой «Своим чередом», хотелось найти не такого читателя…

Однако начало привлекло необходимостью всматриваться в детали. Очень чуткое восприятие времени у автора заставило восстанавливать по приметам свое о нем представление: надсаживаются граммофоны, герой обедает луковицей с хлебом, собеседники пьют воду, черпая прямо из реки, у старухи Дарьи говор, какого не услышишь уже у современных деревенских жителей, а имена у героев – какими не называют сейчас своих детей и самые-самые модники, ударившиеся в старину… Так определился исторический отрезок, разворачивающийся в первых эпизодах романа, – 30-е годы прошлого века. Всматриваешься не только во время, но и в место действия: «село с причудливой церковью на холме, с добротными рублеными домами, не абы как раскиданными туда-сюда, а в низине, у порога холма полукругом в три ряда» [4, с. 49]. Позже в критике прочтем: «…развеселая жизнь богатой деревни мастеровых людей, не умеющих ни сеять, ни пахать – всего лишь метафора, представление автора о «райской жизни», вроде сказов Бажова» [2]. Этот образ деревни не встретится в романе больше нигде – его сменят другие картины, полные людских бед и лишений.

Как говорится в аннотации к изданию, в романе всё переплелось: «и традиции бажовских сказов, и элементы индустриального романа, и мотивы, присущие прозе деревенщиков». Такое смешение по-хорошему напрягало воображение, услаждало поэтические и романтические притязания, среди реалий и конкретики заставляло искать глубинный подтекст… Без розового куста не было бы того полета, того аромата повествования, которые в нем есть, завершенности и озаренности каждой судьбы, зримой взаимосвязи между мечтой и реальностью… Образ главного героя Нила Краюхина, кузнеца, руководителя из народа, мудрого и ответственного, наполнил гордостью за наших российских мужчин. «Нил Краюхин – корневой герой любой эпохи – он добр, деятелен, справедлив и целен – в нем воплощен тот идеал, по которому тоскует душа умной женщины» [4]. Знаем мы таких и в наше время, а на те времена ему придана автором уже былинная широта…

В начале чтения, не посмотрев на годы создания романа, нельзя было понять, каких лет это произведение. Потому что не слышалось ни пафоса о руководящей роли партии, с одной стороны, ни в адрес оной язвительности – с другой, т. е. ничего того, что выдает произведение либо 1960–70-х гг., либо конца 1990-х и нулевых – таких разных десятилетий в нашей истории, обычно по-своему окрашивающих тональность повествования, общую линию, тенденции и нюансы. Роман был словно вырван из времени создания, был вне его, над ним; автор смотрит на события из какого-то своего пространства, со своего ракурса, у нее какая-то своя точка отсчета. Изображаемое, на наш взгляд, и не нуждалось в привязке к времени – не только написания, но и действия в романе. Главными были люди, их поступки, их характеры. События можно моделировать вокруг них любые – но характеры и образы, живые, реальные, вставали, вырисовывались в их многообразии и монументальности.

Взгляд на последнюю страницу во время чтения уже далеко за середину романа открыл даты написания его Зоей Прокопьевой – «1977–1982 гг.». Так ведь это «пик коммунизма», застойное время, «лучшее», как считают все мои «одноклассники» и куда всё еще мечтают вернуться! (Моя ирония уместна, человеку хоть и свойственно идеализировать прошлое, но нельзя же так быстро забывать то, что питало тогдашнее всеобщее недовольство, что являлось мишенью насмешек и внутренних протестов при всеобщем непонимании, как жить без КПСС!) Конец 70-х, начало 80-х – это время принятия «великих» партийных решений, время, в принципе немыслимое для написания подобных произведений – не осененных светом «руководящей роли». И еще одна важная деталь, относящаяся к специфике тех лет: «в атеистическое советское время Прокопьева создала замечательный образ священника, отца Сидора», показав таким образом «силу жизни, соединенную с силой любви и силой рода, народа… умноженную на силу веры» [1]. Главная мысль романа – о народном духе, о народном уме, народной мудрости, смекалке, единстве, – а о партии редко и мимоходом, как о чем-то, возможно, само собой разумеющемся, возможно, временном и потому не стоящем патетики и особого внимания. Герои не бунтари, они не протестуют против движения в стране к колхозному строительству или возрождению заводов, не сопротивляются новому, тем более что в начале романа автор поставила их в условия добровольного выбора: записываться в колхоз или ехать на стройку.

В романе решения об организации внутренней жизни коммуны в таежной деревне принимаются самими ее участниками. Жизнь приучила селян советоваться, слушать голос другого – без плеча соседа им не выжить. Вот настал момент решать, куда идти – в колхоз или на лесозаготовки для завода: «Ты как, Калина Иванович, куды?» – «Нда-а, робята, – вздохнул Калина. – Я думаю, завод не райский сад. Можно попробовать…» – «А я вот, мужики, мыслю так. – Нестор Худяков… заговорил. – …Что и дома, и скотина – дело наживное, были бы руки…» – «Нет. Я, мужики, решительно и бесповоротно ни хрена не понимаю, – проснулся от задумчивости кряжистый Фофан. – Лично я – такой же пахарь, как ловец журавля в небе». – «А може, робята, – перебил Фофана дед Кузьма, – вы молодые ишо – вам жить... Може вам и впрямь податься с этим парнишкой на лесоповал, а?.. Рядом-от с лесом и руки не загрубнут, и душа помене будет мытариться»… [3, с. 42–43]. Доверяя Нилу Краюхину обобщить их мнения и озвучить решение, тем не менее каждый имеет свое, сообразное его укладу и нравственным законам.

В трудный час, когда люди обессилели после двухнедельной дороги и первых дней обустройства в тайге почти без еды и без жилья, народ собирается лагерем на поляне. Нил Краюхин ставит задачи строительства бараков, добычи и заготовки продовольствия, потом начинается обсуждение «у кого что»: приняли предложение Федора Шайкина сменить обувку на лапти, чтобы не остаться совсем без обуви; отвергли поход в город на заработки троих парней, которые не умеют ничего, кроме как разрисовывать чашки; с энтузиазмом и бурным обсуждением восприняли слова кузнеца Калины о том, что «надо всем выжить. Держаться дружливее, берегчи друг дружку»: «У нас теперя коммуна. Коммуной продержаться легче. Продержимся. Выдюжим… Каждой семье справим скотину, раскорчуем по весне огороды – заживем снова… Так давайте, мужики, порадеем всяк за себя и за каждого» [3, с. 63].

Обсуждая и принимая решения вместе, каждый из действующих лиц обладает стремлением к коллективному существованию, и это особенно поражает. Это то лучшее, что наш русский менталитет приемлет безоговорочно: общинная жизнь в крови русского человека. Дружно, слаженно, словно ухоженный и настроенный механизм, идет работа в самых тяжелых условиях: люди валят и корчуют лес, строят дома, и дело находится всем: мужчинам – плотникам, охотникам, кузнецам, косарям; женщинам – портным, стряпухам, добытчицам даров леса; детям и подросткам – они собирают щепу, дерут мох, ворошат сено… «В них жила извечная тяга строить, резать, пилить, строгать и делать то, чему их учили деды и прадеды» [3, с. 87]. Зимними вечерами все что-то мастерят: поделки и утварь из лозы, игрушки детям, плетут сети, вырезают кружева из дерева, чтобы вынести на базар и выручить деньги на общее дело.

Брошенные умереть, они год прожили в лесу, но обжились, – и снова надо собираться в путь: протянуть руку помощи крестьянину. «Всех нас призывают снова – строить завод-гигант. Тракторный. Мужику-хлебопашцу нужны трактора… Хоть и в колхозах теперь мужик, а бедует, не одни, видать, мы… По Расее разруха и голод, опять мор и засуха. Вот я и подумал, а не помочь ли нам мужикам? Как вы?..» [3, с. 108] – спрашивает Нил собратьев. Задумались, возмутились, возразили… «…Я, Нила, думаю, надо ехать. Там все-таки – Гиган. А Гиган – это надолго», – подвел черту Калина… «Ну а вы, бабоньки?» – улыбнулся невесело Нил. – «Да нам лес так лес, Гиган так Гиган, лишь бы всем вместе», – горестно вздохнула Лукерья» [3, с. 109]. Жить и работать вместе, думая друг о друге, помогая и сочувствуя друг другу, – это не временное ощущение, не сиюминутный порыв, а система координат их существования.

Мечта о лучшей жизни, о благоденствии и радости всегда живет в народе, жила она и в душе каждого жителя села Истошино. Истошинцы – мастеровые люди, они не пахали и не сеяли (весьма странным оказалось название для их колхоза – «Красный пахарь», придуманное районным начальством). Чуткие к красоте, они веками сами ее создавали – резали камень и дерево, их искусство выставлялось во дворцах, украшало богатые хоромы. Они знали, как передать в причудливых изгибах резьбы поэзию мира. «…Народ тут статный, упрямый – цену себе знает. Еще в те времена им поблажка была – ставить себе избы, потому как славили Расею на весь мир, украшали дворцы резьбой диковинной. Жениться вот только разрешалось на своих дворовых, и то – кого выберет приказчик, а не на том, кто полюбится; это чтоб душа у человека всю жизнь тосковала, чтоб в резьбе той диковинной выплескивалась красотой недозволенной. Народ горюнился, спивался да руки на себя накладывал – отсюда и Истошное…» [3, с. 18].

Призывы Ивана Вострикова создать в селе коммуну «Райский сад» вызвали небывалое воодушевление по поводу того, что «вся земля теперя расцветет». Благоуханный розовый куст, единственный оставшийся среди зарослей раскорчеванного и заброшенного «заболотья», краснея цветами, звал их, и они «летали, исступленно плясали, пока не падали на колени или плакали и обнимались». Терпкий запах цветов на кусте «дурманил головы мужикам, понуждая одних видеть странное диво – какую-то чудно-счастливую жизнь в белых городах-садах, других – то летать над землей со скоростью ветра, то парить над горами, лесами, морями, третьих – блаженно улыбаться, будто они постигли что-то неземное или увидели призрачное, от чего все остальное в жизни – трын-трава» [3, с. 8].

В самые трудные минуты, на самых крутых поворотах судьбы вдруг возникало это видение, чтобы воодушевить и дать силы: «Утром, чем свет, толпа раскулаченных и вербованных с узлами и баулами двинулась по дороге к городочку…

Не прошли и километра, как за поворотом вдруг увидели в липком тумане над придорожными кустами ольховника, в какой-то странно трепещущей туче, бледно-алое зарево. Зарево двигалось. Кто-то ахнул, кто-то перекрестился, думая, что все на свете смешалось и весь мир летит в тартарары, если даже солнце заблудилось и нечаянно взошло с юга. Но тут на дорогу вышагнул из туманных кустов Иван Востриков с тощей котомкой за плечами и холстяным мешком в руках. Из мешка высоко над счастливой головой Вострикова яро полыхал куст розы с тяжелыми каплями росы на лепестках цветов и листьях… Все облегченно вдохнули неслыханный запах роз и двинулись дальше: впереди Иван со своим семейством и отец Сидор…» [3, с. 44–45[.

Розовый куст сиротливо останется стоять в углу в ограбленном вагоне. Ненужный ворам, он будет сопровождать истошинцев во всех перипетиях их жизни – идут ли селяне в тайге на неведомое им место строить новое жилье («Не успел Трофим шагнуть, как на глазах у всех расцвел, вспыхнул куст розы алым цветом и поволок за собой Ивана Вострикова вперед – озарять дорогу» [3, с. 51]) или осматривают в таежном распадке место для будущей деревни («Тут розовый куст вышагнул из мешка, развернулся и врос посередь небольшой круглой полянки, которая тотчас осветилась ровным алым светом. Замерли притихшие тени могучих деревьев… и заговорили бледные крупные звезды. Затихшие люди услышали в себе их тонкие, радужно мерцающие голоса, услышали горячий ток собственной крови, гулкие удары сердца…» [3, с. 51]).

Мечта, как и добро, должна быть с кулаками или с шипами, подобно розовому кусту Ивана Вострикова. Будущий предатель Варлам Шуршин задолго до своего предательства не проходит «проверку» на сосуществование с розовым кустом, на приятие всеобщей мечты. «Давно уже все заметили, что стоило этой худенькой девчушке [Усте] с большими мечтательными глазами оказаться вблизи розового куста, как все бутоны трепетали, тянулись к ней и раскрывались. А стоило подойти отцу ее Варламу Шуршину, как куст мгновенно щерился всеми шипами» [3, с. 74]. Люди мучительно пытались решить: как понимать эту загадку? Однажды ночью Варлам Шуршин взял топор и направился к ненавидимому кусту. И не успел замахнуться, как «куст всеми своими шипами намертво вцепился в Варлама… И держал, говорят, куст Варлама в плену, пока тот не заорал благим матом, пока не сбежался народ. И тут, говорят, все увидели: обнял куст Варлама накрепко. У того уже и глаза налились кровью, и губы побелели» [3, с. 74]. Отца спасла Устя, подбежала – куст выпустил Варлама, а шипы все спрятал и затрепетал перед Устей багровеющими листьями…

Подобных отрицательных героев в романе – раз-два и обчелся. Но заметно, что автор как-то неохотно о них пишет, вскользь. И вредители, и предатели есть – вред показан от них большой, хотя о них самих – штрихами, без особой психологии и не углубляясь в мотивы… Их образы сильно контрастируют на общем положительном фоне и, несмотря на незначительность упоминаний о них и беглость их характеристик, запечатлеваются своей непохожестью на основную массу героев романа. Эта горькая ложка дегтя лишь усиливает реалистичность и полноту изображаемого.

Таким образом, мы видим, что роман отдан народу, посвящен русскому народу, людям из народа, своими руками творившим историю. Герои Зои Прокопьевой – полнокровные, «многодумные», по меткому выражению Л. Сычевой, страдающие, заставляющие нас, читателей, сопереживать их жизни. Это и неприметные труженики, замеченные автором и отмеченные каждый своим характером и своей судьбой, неотделимой от всеобщей судьбы; это и всеобщие любимцы, кто на виду и во власти. Образ народа отразился в характере центрального героя Нила Краюхина, он вобрал в себя разум народа, его мастерство, его сноровку, могучую силу духа. Роман «Своим чередом», будучи возвращенным в 2019 г. в современный литературный поток, теперь уже отдан народу нашей страны и на переосмысление, – то, что не разглядели в книге в восьмидесятые, стало востребованным спустя годы. Нам представляется такое возвращение своевременным. В ХХI веке роман может стать тем произведением, которое поможет россиянам поверить в свою способность побеждать самые трудные обстоятельства жизни по примеру старших поколений.

Использованная литература

1. Зоя Егоровна Прокопьева: биографический указатель. Хронос.

2. Лестева, Т. Гимн русскому человеку (о романе Зои Прокопьевой «Своим чередом»).

3. Прокопьева, З.Е. Своим чередом: роман. – М. : Вече, 2019. – 496 с. – (Урал-батюшка).

4. Сычева, Л. Забытый шедевр. О романе Зои Прокопьевой «Своим чередом». –

Автор: Хорева Людмила Николаевна, доцент кафедры публицистики и журналистского мастерства Кубанского государственного университета, кандидат филологических наук