Валерий РОКОТОВ. Тарковский и голем

Кто такие «либеральные этноцентрики», и как они воюют с национальной культурой

Творчество Андрея Тарковского – это высшая точка развития нашей национальной культуры. Эта высота недостижима для современных художников. Не мыслят они теми же категориями. Им неведомы ни особая атмосфера, ни особое состояние духа, в которых рождается высокое творчество. Эпоха перемен их опошлила, сузила. А из кого-то сотворила особый вид бунтарей, восставших против светской культуры – души национального государства. Их знаменем стал этноцентризм, а целью – тот самый «дивный новый мир», который увидел в кошмарном сне Олдос Хаксли.

Откуда взялись либеральные этноцентрики? Что они готовят «своим народам»? И зачем создают голема?

Шаг назад

После краха СССР мы сделали шаг назад. Гордецов, сохранивших советскую идентичность, оказалось немного.

Но если у самого большого народа СССР, русского, позади было огромное пространство светской культуры, то у других народов (при всём уважении к ним) такого рубежа не было.

Русские получили такое наследство, потому что за их плечами был долгий и сложный путь, на котором народ превратился в нацию. Русские никогда не были племенем. Они появились на исторической сцене как народ, сложившийся из славянских и неславянских племён в рамках единого государства. В смешении крови и племенных черт у русского народа за столетия сформировался широкий, соответствующий здешним просторам характер.

А нацию сотворила великая полоса перемен, необходимых для выживания государства. Нас делали нацией реформы Петра Первого и Екатерины Второй, включение церкви в аппарат управления, военные кампании, в которых вызревала имперская элита, призыв иностранцев на царскую службу, деятельность просветителей, реформы Александра Второго и Александра Третьего, а завершил эту грандиозную историческую работу – мощнейший культурный всплеск, расцвет искусства и философии.

Вне развитой светской культуры никакой нации сложится не может. Именно она её окончательно формирует. И если кому-то требуется определение (мол, кто такие русские?), то мы это с удовольствием проясним. Русские – это особый сплав славянских и неславянских этносов, создавших великое государство и великую культуру. Это особая державно-культурная идентичность.

У русских за спиной оказалось культурное пространство, которое не позволило им сузиться и закрыться. Оно было пронизано социальной мечтой – вдохновляющими идеями о справедливом мире и всечеловечности. И в этом огромном пространстве можно было одуматься и трезво взглянуть на советское прошлое и советскую культуру, которая строилась на фундаменте русской и была органична ей. У них были схожие идеалы.

Поэтому русские так быстро вернулись к советскому и стали заново его для себя открывать. Это возвращение оказалось для них спасительным. Оно уберегло от чванства и экстремизма, которые бы погубили страну, и оказало огромную психологическую поддержку. Шла невиданная пропаганда скотства, формировалось дикое правящее сословие, а советская Атлантида проецирована в ужасающую реальность образ морального человека и справедливого общества, лишённого алчности и этнопсихоза. 

При колоссальном давлении, искусственно созданном хаосе, русские остались людьми нравственной светской культуры. От неё не отпали и те, кто в ужасе от происходящего обратился к религии. От неё не отпали и дяденьки, заигравшиеся в казаков. Может, кто-то и желал одуреть, да Шолохов не позволил.

А что произошло с другими – теми, кто обособлялся и замыкался в себе? У них за спиной была шаткая ступенька, за которой маячили бездны пустоты или мистики.

Куда шагать тем украинцам и белорусам, что вознамерились оторваться от советской и русской культур? Позади – крайне малое пространство своей светской культуры, а религиозная культура у них с нами общая. Оторваться по полной в их случае можно только с помощью дикости современной культуры или новой языческой мифологии («рунвизм» ровно для того и состряпали).

Куда шагать тем евреям, что оседлали волну антисоветизма и русофобии? Позади – крайне малое пространство собственной светской культуры и огромное пространство религиозной. Своя светская культура – это тонкий ручеёк, впадающий в море европейской культуры. Значит, оторваться можно с помощью западной культуры, где сегодня господствуют маргиналы и человек классики получает пинок под зад, или религии, которая в силу своей особенности жёстко обособляет и полностью регламентирует жизнь.

Куда шагать прибалтам и прочим нашим европейским соседушкам, ощутившим зуд антисоветизма и русофобии? Позади – крайне малое пространство светской культуры, да ещё и в значительной мере советизированное. Им остаётся выбор между западной культурой в её нынешнем состоянии и религией, чьи основы подорваны терпимостью к извращениям (там цирк уже в храмах).

Куда шагать нашим азиатским товарищам, решившим, что они нам не товарищи? Их светские культуры развивались в рамках Российской империи или СССР, который кое-кого вытащил аж из феодализма. Позади – еле ощутимое пространство собственных светских культур и бескрайний религиозный ландшафт.

Шагнув назад, люди лишались трезвости. Их пьянило возвращение к мифам. Их пьянили пророчества, особый строй религиозного текста и «связь с источниками мистической силы». Их переполняли этнические фантазии.

В те годы отовсюду хлынула мистика – книги и фильмы, воскрешающие героев забытых легенд и память о предках, одетых в шкуры зверей или наладивших контакт с богом. Вчерашние советские люди вдруг осознали себя потомками великих завоевателей и колонизаторов, основателей исчезнувших цивилизаций. Они услышали властные голоса и грохот боевых барабанов. А кто-то стал готовиться править миром. И со всей этой дикостью люди проникали во власть.

Русские оказались в небывалой для себя ситуации, когда не какие-то маргиналы залётные, а твои друзья, твои сокурсники, с которыми ездили «на картошку», танцевали на дискотеках и обсуждали кино, вдруг хамили в лицо и замыкались в своих возбуждённых сообществах.

И главную роль в нагнетании этнической истерии играла «творческая интеллигенция», вдруг разродившаяся русофобскими романами, стихами, фильмами, спектаклями, публикациями. Она устроила великий глум над русской историей, русским искусством, русской жизнью. Мы увидели впечатляющий звездопад – когда известные артисты и режиссёры, ещё вчера вежливые и талантливые, вдруг превращались в воинственных бездарей. Они пикировали со своих недавних высот и обращались в хамство, в котором, как писал Достоевский, «гвоздя не выдумаешь». И их оголтелость теперь органично сочеталась с творческим ничтожеством.

«Свои» и «чужие»

В те годы представители этнических групп явно наслаждались ситуацией, когда возвышать себя и унижать русских можно было со страниц официальной печати. И фактически безответно. Десяткам солидных газет и журналов противостояла пара-тройка полунищих изданий, балансирующих на грани закрытия.

Автор этих строк тогда работал в «Известиях» и был свидетелем этнической истерии в одной из главных газет страны.

Октябрь 1993 года

В 1993 году новый главред (поляк с грузинским акцентом) заявляет, что его достал этот «русизм». Он врывается в группу выпуска и раздраженно снимает невинную заметку о гастролях русского театра песни и пляски в Израиле. Он даёт понять, что ничего «русистского» в его газете не будет. Его зам (украинец) снимает материал о нападении нациков на музей Булгакова в Киеве. Ему не нравится, что задели его соплеменников. Спецкорр (латыш) требует снять материал о латвийских нацистах и лишении русских гражданских прав, который прислала женщина-собкор, живущая в Латвии много лет. С ним пылко соглашается главный редактор. «Она всё врёт!» – заявляет он и распоряжается, чтобы сообщения на эту тему бросали в корзину. Репортёр отдела информации (румын) отправляется в Приднестровье, где находит «чёрных полковников» и заодно чернит всех, кто выступает за объединение с Россией. Он прямо лжёт в своей публикации, а когда его ловят на лжи, заявляет, что защищает «своих». А вскоре «своими в доску» для него становятся и басаевцы, которых он начинает героизировать. В приложении к «Известиям» выходит материал о Набокове. В нём утверждается, что тот выбился в гении, потому что был женат на еврейке. Была бы русская, говорится в статье, он настрочил бы что-то типа «Дворянского гнезда» и на этом кончился как писатель. И это только в одном, крайне осторожном издании, которое перешло в антисоветский и антирусский лагерь последним.

А другие не осторожничали. По СМИ катился вал русофобской публицистики. Открытая русофобия была нормой. Русских обвиняли в том, что они пришли как поработители к народам, которые лишь песни поют да богу молятся, что они своими заводами и электростанциями изгадили экологию, а своими вузами и театрами разрушили чудное традиционное бытие.

Во всём этом чувствовался какой-то воинственный провинциализм. Казалось, что все хутора, аулы, местечки отправили своих хулиганов на акцию «Погнали наши городских».

Бойцов этнического фронта откровенно раздражала русская светская культура. Она провозглашала принципы, которые не допускали диктата и отвергали мистическое как инструмент порабощения человека.

И конечно, их бесила невозможность доказать своё, столь очевидное им превосходство над русскими. Если у нации есть великая литература, философия, поэзия, музыка, кинематограф, если она столетиями шла по пути культурного развития, то как ты докажешь своё главенство, а с ним – своё право сидеть во власти и всё крушить? Никак.

А значит, остаётся рычать, хамить и бить в барабаны на этнических сборищах. Мы всю эту дикость услышали и увидели. И особо поразились тому пошлому рвению, с которым «одержимые» пытались разграбить русское культурное наследие. Не создавшие своих наций или не желающие их создавать, они воровали имена и вносили их в свои списки. Им казалось, что так удастся всех (и себя самих) обмануть: список ворованных имён заменит развитую светскую культуру и позволит встать вровень с великими нациями.

Эти имена нелепо и чуждо смотрелись в этнических списках и рвались обратно – в своё Отечество, в свой русский или русско-советский мир. Эти художники проявили себя в рамках национальной культуры. Они хотели быть в одном ряду с Пушкиным, Лермонтовым, Достоевским, Толстым, Чеховым, Платоновым, Булгаковым, Шолоховым и всеми, чей гений высветился в потоке русской истории и судьбы. А их снижали до членства в племени и оскорбляли утверждением, что их дар – это результат волшебства крови, что через какую-нибудь бабусю, вязавшую кружевные платочки, им передался ген гениальности.

Гоголя или Мандельштама вырвать из русской культуры было нельзя. Но кому-то казалось, что если рвануть хорошенько, то всё получится: вместе с громкими именами они вырвут целые народы и развалят ненавистную нацию.

Русские надеялись, что безумие прекратится. Великая культура не могла не пробиться к душе представителя этноса, и эта душа не могла не полюбить свет. Но они всё чаще видели перед собой людей, готовых жить закрытым мирком под властью начётников-буквоедов.

Никогда ещё общество не разделялось так ясно на «своих» и «чужих». Его контрастно разделило отношение к национальной культуре. «Свой» был защитником национальной культуры, а «чужой» – её ненавистником.

От архаизации к развращению

Регресс воссоздавал былые миры, где человек скован традицией. Когда-то Советское государство открыло ворота этих миров и приобщило людей к высокой светской культуре. Миры уменьшились и исполнились добродушия. Они хранили сказания предков и были крайне важной связью современного человека с почвой, с родным очагом, с образом всегда ждущих его родителей. Здесь он умягчался сердцем. Но после краха СССР эти миры наполнили люди, заряженные идеей обособления, и ворота снова закрылись наглухо.

В конце ХХ столетия мы увидели кровепоклонников.

Часть советской интеллигенции вдруг стала этноинтеллигенцией и элитой этнических групп.

Этническое прочно связано с мифами. Оно на них держится. Элита может быть бесконечно развращена и цинична, но никогда не покусится на собственный миф. Она будет рьяно поддерживать то, что обеспечивает ей власть над «своим народом» и возможность паразитарного существования за его счёт.

И погружаясь в мифологию, этноинтеллигенция становилась крайне враждебна светской культуре, которая эти мифы развеивает и лишает её инструментов господства. В своём «творчестве» она без устали обращалась к традиции и рисовала карикатуры на всё советское или русское. А вскоре этноинтеллигенция осознала, что её враждебность гармонирует с задачами глобализма, и просто пришла в экстаз. Оказалось, что за работу по уничтожению национальных культур отменно платят: поощряют премиями и грантами. Она увидела, что глобализаторы сделали ставку на этноцентризм. И на особом счету у них либеральные этноцентрики, которые не только помогают уничтожать национальные государства, а ещё и прививают своему этносу «либеральные ценности». То есть архаизируют и развращают одновременно.

При Ельцине либеральная власть вытащила наверх циничную тварь, погрязшую в гедонизме и рвачестве, и сделала её лицом светской культуры.

Отвращение к этой твари усилило бегство в этническое. Многие ведь бежать туда не хотели. Люди нерусской идентичности, но сформированные в поле советской и русской культур, хотели остаться на своей высоте. Им не улыбалась перспектива погрузиться в среды, где их привяжут к мифам и вынудят жить по законам диаспор. Однако удары по светской культуре заставили многих и многих искать спасения в этнических средах, где их и ждали те, кто всё это воротил. И ничего хорошего там с людьми не случалось. Из них делали чванливых и озлобленных кровепоклонников, задыхающихся в своих герметичных мирках и не понимающих, что эти мирки будут неизбежно развращены. Повадился кувшин по воду ходить…

Мы видели, как власть упорно пыталась архаизировать русских. Как появились «ряженые», требующие признать казаков особым этносом. Как нарисовались язычники, молящиеся Перуну, Сварогу, Яриле. Как объявились вестники племенной идеологии, указывающие на «наследие предков»: славянский Абсолют (Ра-М-Хи) и культ смерти. Всё это оказалось тщетой и поддержки в русских сердцах не нашло.

Современные язычники. Фото: портал Православие.ру

Великое счастье России, что её культурная традиция ставит во главу угла не кровь, а душу, не племя, а человека, не избранность, а всеобщность. Это и спасло страну от великой этнической схватки, где её бы разорвало как Югославию.

Не удалось сузить русских до квазиэтноса, затолкать в миф и заточить на другие народы. Не удалось фатально изгваздать сознание. А ответ на вопрос, почему это не удалось, находим у Тарковского в картине «Андрей Рублёв».

Светская троица

В центре картины Тарковского – восставший против свирепости и прямолинейности мифа художник.

«Не могу я всё это писать, противно мне. Понимаешь? Народ не хочу распугивать», – говорит Рублёв своему наставнику Даниилу Чёрному.

Негоже художнику запугивать людей. Нужно нести в мир красоту. И менять его красотой.

Мир, построенный на свирепом, застывшем мифе, исполнен насилия и беспросветен. Здесь храм становится символом власти и порабощения. В таком мире великий князь и его завистливый братец переступают через все заповеди. Один ослепляет строителей храма, другой разоряет родную землю с ордынцами.

Картина Тарковского целиком обращена к важнейшей странице нашей истории – началу русской светской культуры, её истокам. Мы видим муку её рождения.

Для Тарковского – это великий миг, когда искусство вдруг обретает нравственное, истинное не в религии, а в красоте человечности. Когда оно отражает не страх, а сострадание и сочувствие. Когда оно проявляет любовь к человеку.

Картина показывает художника, ставшего очевидцем опустошительного набега и узревшего дикость своих правителей, для которых религия – это инструмент власти. Они всё строят на силе и страхе. И церковь выполняет их волю. Оттого и хиреет святое дело иконописи, превратившейся в ремесло.

Андрей Рублёв. Кадр из фильма «Андрей Рублёв» (1966)

Трагедия заставляет художника замолчать и отвернуться от мира. А к жизни и творчеству его возвращают двое – скоморох и литейщик колоколов.

Беззубого скомороха не сломила яма, где его десять лет продержали. Он сохранил своё сокровище – смех. А пацан-литейщик на авось отлил колокол. Он вырвался из лап смерти, да ещё и праздник всем сотворил.

Скоморох. Кадр из фильма «Андрей Рублёв» (1966)

Рублёв увидел чудо человечности и воскрес для творчества: понял, что иконы надо писать не для правителей, а для простых людей. Им нести надежду – приносить радость в мир. И верить надлежит в человека. Эта идея лежит в основе светской национальной культуры, а олицетворяет её очеловеченный, истерзанный, умерший за людей бог-земляк. Тарковский его и показывает – русского омужиченного Христа в лаптях и рубахе, распятого на холме под Рязанью.

В знаменитой сцене поднятия колокола, где всё пронизано напряжением, звучит итальянская речь. Это прямая отсылка к итальянскому Возрождению, где берёт начало светская культура Европы.

Бориска. Кадр из фильма «Андрей Рублёв» (1966)

Тарковский показывает точку отсчёта русской светской культуры – драматический момент её отрыва от мифа, когда художник связывает свои надежды с людьми.

И созидать русскую светскую культуру идет троица – иконописец, литейщик колоколов и скоморох. Творцы образа, слова и смеха.

Втроём им предстоит идти. Не вдвоём. Это ясно угадывается – скоморох неизбежный спутник иконописца с литейщиком, потому что вне смеха образ и слово чахнут. Смех не даёт им обезжизнить, омертветь в пафосе и подчиниться мифу, где вся надежда – на бога.

Для Тарковского скоморох, который отказался служить правителю и пострадал из-за навета монаха, был важнейшей фигурой. Режиссёр немало времени провёл за книгами, чтобы его осознать, и в своём фильме ясно показывает скомороха-страдальца и добряка в оппозиции власти и церкви. Это воплощённый народный смех, помогающий жить и атакующий злое, чёрствое вокруг и внутри человека. Такой смех и порождает сатиру, вне которой нравственная светская культура не создаётся и не живёт.

Сверхкрасноречивая метафора фильма – это нерасписанный храм с запачканной крест-накрест стеной. Когда художник восстаёт против диктата мифа, против дикости власти и адресуется к совести, состраданию, человечности, это уже художник, создающий храм светской культуры. Для него миф – как дом, где ты вырос, а впереди дорога, указанная социальной мечтой. И эта дорога привела к созиданию широкого культурного пространства с впечатляющими достижениями в области литературы, философии, живописи, музыки и прочих искусств, которое не позволило русским сузиться и озвереть в этнической клетке.

(Читайте продолжение. Статья Валерия Рокотова «Тарковский и голем – 2»)

На заглавной илл.: Кадр из фильма «Андрей Рублёв» (1966)