Василий КОЗЛОВ. «Сияет вечная надежда…»
Подборка стихов подготовлена к публикации Андреем Антипиным / На илл.: Поэт Василий Козлов. Фото Андрея Антипина
* * *
На уровне окна течёт река.
Кузнечик пилит звонкую травинку.
Мать у соседей купит молока,
На стол поставит глиняную крынку.
И станет кот тереться возле ног,
Обнюхивать края сухого блюдца.
Я замечал, проходит долгий срок,
Но в памяти детали остаются.
Дымящийся с картошкой чугунок
Возникнет из духовки. Разойдутся
Круги от всплеска рыбы на реке.
Кузнечик замолчит в моей руке,
И я увижу взгляд полуживой
Стеклянных глаз. Над самой головой
Стриж прокричит. И мама позовёт.
Привычный голос тихо и знакомо
Из мира заоконного вернёт.
…Как много в детстве радостных красот
Я видеть мог, не выходя из дома.
Поэзия
Я бы мог в этой жизни прожить без тебя
И надёжней, и проще.
Так легки и прозрачны в конце октября
Облетевшие рощи.
Уходя от тебя, я всё шёл за тобой
По лесам и болотам.
Ты как свет возникала за каждой сосной,
За любым поворотом.
Сумасшедший, не я ли кричал:
– Уходи!
Надоело. Довольно.
Отчего же сжимается сердце в груди
Бесприютно и больно?
Отчего серебрится в ненастном снегу
Этот куст одичавший?
Отчего узнаю – и узнать не могу
Голос твой отзвучавший?
* * *
Я вырвался из круга
Забот пустых, как дым,
Как из объятий друга,
Который стал чужим.
А было так непросто
Шагнуть через порог,
Весёлого морозца
Почувствовать ожог.
Поймать снежок летящий,
Как радостную весть.
Походкою скользящей
Куда незнамо бресть.
Откуда ты, откуда
Приходишь, горний свет, –
Предощущенье чуда,
В котором чуда нет,
А есть покой и нега,
Уставшая земля.
Хруст выпавшего снега
И ясность бытия.
Надпись на чаше
В природе нет ни зависти, ни злости,
Она к нам равнодушно-холодна.
Незваные, мы к ней приходим в гости,
Ей непонятны наши письмена.
Но всё в ней – мысль: и облако, и птица,
И дерева возвышенная стать.
Возможно, через нас она стремится
Себя в грядущем сущем осознать.
И мне неважно, кто я и откуда,
Зачем пришёл я и куда иду, –
Меня ведёт предощущенье Чуда,
Мне всё равно, когда я Чуда жду.
И всё же мне с руки забавы эти:
Стальной резец, весёлое тесло –
Не зря же выбрал я на этом свете
Созвучное природе ремесло.
* * *
Жаворонок звонко и задорно
Рассыпает песенные зёрна
По ещё заснеженной земле.
На равнине пусто и просторно,
Как в моей тетради на столе.
И пока не начата страница,
Можно постоять и покурить.
Надо прежде слушать научиться,
Чтобы научиться говорить.
Я с земли холодной поднимаю
Музыкой проросшее зерно.
Слушаю, как будто понимаю
То, чего другому не дано.
Слово
У слова не только основа –
Душа молчаливая есть.
И, кроме огня звукового,
Тончайших оттенков не счесть.
Всходи надо мною и властвуй!
Я радостным слухом ловлю
И это рассветное:
– Здравствуй!
И это ночное:
– Люблю!
* * *
Намёрзшие за зиму стёкла
Таили светящийся мир.
Смотрели уныло и блёкло
Косящие окна квартир.
Шагнула навстречу из света
И руки простёрла ко мне.
И память минувшего лета
Метнулась, как тень по стене.
Зачем называем любовью
Простое желанье добра?
Склоняется свет к изголовью,
И снова прощаться пора.
– Я после, я после отвечу…
И радостно вспомнится мне,
Как тянутся губы навстречу
И воздух целуют во сне.
* * *
Сияет вечная надежда,
Горчит сердечная печаль.
А жизнь, как старая одежда:
Поизносил, а бросить жаль.
Латать и штопать станешь снова,
Пока, истёршись по краям,
В руках последнего портного
Не расползётся вся по швам…
Памяти поэта
Никогда я не был в Константиново
И уже не буду никогда...
Там осенний лёгкий свет осиновый
Отражает стылая вода.
От стогов в длину ложатся тени,
Вздрагивают стрелы камыша.
Здесь тебя для страшных потрясений
Выносила русская душа.
И вручила огненной стихии,
Ненасытной гордости страстей.
И судьба высокая России
Отразилась в гибели твоей.
И из наших дней, смешных и диких,
Говорю, что здесь не нужен ты,
Может быть, последний из великих
Плакальщиков русской красоты.
Голос твой в родном краю всё тише.
Русской песни минула пора.
И страною правят нувориши,
Маклеры, воры и шулера.
Взвейся, очистительное пламя!
Пусть в сплошном огне погибну сам,
Но твои стихи несу, как знамя,
На груди по вражеским тылам.
Чтоб мой внук заплакал над тобою,
Как когда-то в детстве плакал я,
Постигая с болью и тоскою
Тайный смысл родного бытия.
* * *
Вода уходит из колодца,
И люди вслед за ней уйдут.
И только память остаётся
Вершить свой молчаливый суд
Над покосившимся забором,
Над печью посреди двора,
Над домом матери, в котором
Роилась жизнь ещё вчера.
В пустом оконном переплёте
Черты усталого лица.
Здесь жизнь отца прошла в работе –
Сын не пошёл путём отца.
Но вспомнил вдруг, откуда родом,
Приехал в эту гниль и глушь.
Зачем-то ходит огородом,
Не замечая свежих луж.
Блеснёт подкова на пороге, –
В дом не войдёт, шагнёт назад
И зашагает по дороге
Вперёд – куда глаза глядят…
В Екатерининском парке
Откуда взялся кедр средь царкосельских клёнов,
Средь золотых плодов осеннего труда?
Возносит гордый верх ветвей вечнозелёных
Один на берегу пустынного пруда.
Здесь явственней печаль и в крике журавлином,
И в памяти дерев, которым сотни лет.
А дева всё сидит, склонившись над кувшином,
И тихо слёзы льёт, и утешенья нет.
Здесь звук его шагов чтит каждый закоулок,
Здесь каждый уголок благословлял судьбу.
Я горд, что в октябре пути моих прогулок
Пересекли его осеннюю тропу.
Он в полдень отдыхал на той скамье железной,
Небрежно снял цилиндр, поставил рядом трость.
О гибели друзей, о смерти бесполезной,
Наверно, думал он: «И я уйду, как гость.
Здесь наша жизнь текла беспечно и свободно.
Где невозвратных дней надежды и мечты?
Скорее в Петербург, в Сибирь, куда угодно!
Чтоб не сойти с ума от этой чистоты».
* * *
По водосточной жести
Грохочет первый дождь.
В такие дни, как в детстве,
Как будто чуда ждёшь.
Прохладная дождинка
Скатилась по щеке.
А может быть, слезинка
Скатилась по щеке?
А может быть, я плачу
И этим дань плачу
За то, что мало значу,
А многого хочу?..
* * *
Уходит женщина… Она ещё со мной
Утрами просыпается. Расчёсывает волосы.
И всё-таки она становится иной,
Я вижу по глазам, я слышу это в голосе.
Уходит женщина. Со мной ей нелегко.
Возможно, тяжелей, чем мне с самим собою.
Мы за одним столом пьём утром молоко.
И всё-таки она – как за глухой стеною.
Я начал понимать, что я не прав во всём,
Что я живу не так, как лучше нам обоим,
Что чаще я один, что больше – о своём,
Что надоело брать то, что даётся с боем…
А как я буду жить, когда она уйдёт?
Что если не умру, переживу, забуду?
В печи трещат дрова. На стёклах тает лёд.
И молча моет женщина посуду…
* * *
Не успел прикоснуться губами
На прощанье к холодной руке –
Ты уже за седыми горами
Говоришь на чужом языке.
Ты забыла, тебе безразличен
Воздух Родины, резкий от слёз.
Но проснёшься от музыки птичьей,
От дрожащего шума берёз –
И припомнится поздняя слякоть
И дождя моросящая дрожь.
И захочешь – не сможешь заплакать.
И захочешь вернуть – не вернёшь.
* * *
Где тот мальчик, из лозины тонкой
Выстругавший дудочку впервые?
Где её волшебный голос звонкий,
Звуки неумелые, живые?
Где река, на берегу которой
Каждая камышина певуча?
Где то утро, что погасло скоро?
Где то солнце, что закрыла туча?
Мальчик! Я ищу тебя повсюду,
В недрах улиц вглядываюсь в лица.
Верю ожиданию, как чуду,
И надеюсь: встреча состоится.
Без тебя мне не постичь секрета,
Чтоб лозина тонкая запела…
Для чего ж в руке сжимаю это
Дудочки беспомощное тело?
Июль 1947
Я в начале июля родился:
В мире добрые ливни прошли,
Вымывая зелёные гильзы
Из тяжёлой и чёрной земли.
Тополя серебрились у дома.
Воробьи копошились вокруг.
И звучал для меня незнакомо
Всем понятный за стенкою стук.
Там сосед к костылю приникает,
Как к прикладу, до боли в висках.
Он к такому себе привыкает
И привыкнуть не может никак.
Я не знал, что два медленных года,
Отложив ненадолго шитьё,
Мама ждёт почтальона у входа:
Брат без вести пропал у неё.
Я кричал непростительно звонко
И не знал, сколько женщин таких
Ждут на близких хотя б похоронку,
Не имея известий других…
И поныне коптилка из гильзы
Светит в душу, в её глубину.
На вопросы, когда я родился,
Отвечаю: «Родился в войну…».
* * *
Всё возьмите. Оставьте надежду –
Корку хлеба для чёрного дня
И какую-нибудь одежду,
Чтоб согрела в морозы меня.
Ничего мне от жизни не надо,
Ничего, кроме жизни самой:
Кроме вечного с небом разлада,
Кроме вечного слада с землёй,
Кроме дымки над речкой предзимней,
Кроме солнечной дали сквозной,
Кроме вечной звезды над Россией
И невечной звезды надо мной…
* * *
В детство, в детство! – зачем? для чего? –
С беспредельной тоской постоянства
Мчится поезд, колёса его
Зависают над бездной пространства –
Без начала пути, без конца, -
Над летящей стремглав синевою.
Сквозь черты молодого лица
Проступают морщины отца
И сливаются с белой листвою.
Глянешь вниз – и душа обомрёт…
Неужели в наивной гордыне,
В сновиденье свершая полёт,
Был я в детстве смелее, чем ныне.
Падать, падать и снова – летать!
Мир под крыльями пел и лучился.
– Сын растёт! – улыбается мать.
– Слышишь, мать, я летать разучился…
* * *
Завянет звук. Завянет запах.
Не дожидаясь первых вьюг,
Скворцы поднимутся на запад,
А после – с запада на юг.
Так ежедневно и веками,
В рассветных сполохах, в ночи –
Дожди сменяются снегами,
Снега сменяются ручьями
И льдом становятся ручьи.
И постигая быстротечность,
Подступит к горлу жажда жить,
Такая жгучая, что вечность
Её не в силах утолить.
Вечернее
Над чёрным зеркалом пруда,
Над склоном берега пологим,
Как одинокая звезда,
Забрезжил свет в окне далёком.
Но если в сумерках дорог
Душа под вечер заплутала,
То и случайный огонёк
В чужом окне –
Не так уж мало.
* * *
Я оставил на том берегу
Свои лучшие годы…
Вот бреду по колени в снегу
И желаю
Здоровья — врагу,
Заключённому — скорой свободы.
А тебе я желаю любви,
Что ушла безвозвратно…
Жизнь былая, зови не зови,
Не вернётся обратно.
Но отрадно встречать холода
Посреди заметённого поля.
Лучше было — не знать никогда
Это слово жестокое — воля.
Пусть хоть стая волков обступает в кольцо,
Но, надеясь и веря,
Я и смерти в чужое лицо
Посмотрю со спокойствием зверя.
Вот и красное солнце из снега встаёт,
Купол храма в огне золотится…
Тот, кто в сердце воскресшего Бога несёт,
Никого, ничего не боится.
* * *
А русскому сердцу везде одиноко.
Ю. Кузнецов
Одиночество – русский удел,
Но не следует этим гордиться.
Я врага возлюбить не сумел,
Мне бы с братом родным примириться.
Помоги нам, Пречистая Мать,
Устоять между тьмою и светом.
Враг убьёт, но не сможет предать.
Брат предаст. Но довольно об этом.
Могильщикам России
Вам не впервой готовить сруб
Всемирной домовины,
Вам запах свежей крови люб
И привкус мертвечины.
Россию рано хоронить.
Напрасны кривотолки.
– Вдевай, вдевай слепую нить
В ушко кривой иголки!
Ещё рождает боль и крик
Растерзанное тело.
Ещё не омертвел язык
И ткань не отвердела.
Сшивает нить, сживляет нить,
И смерти тень исчезла…
Россию поздно хоронить,
Она уже воскресла.
Она в пределах тех высот,
Откуда вечность грянет,
Куда и взгляд ваш не дойдёт,
И голос не достанет.
* * *
Во дворе у меня заалела калина,
Вот ударит мороз – и дозреет она.
А к «калине» одна только рифма – «Галина»,
Из осеннего детства, из яркого сна.
Я люблю эту зрелую позднюю горечь,
И срываю, и ягоды мну языком.
А наивная память – картинка всего лишь,
Открываешь глаза – забываешь о том.
Как водою ступая, идёшь по крылечку.
Поскользнёшься, боюсь. Так прозрачно светла!
– В каждой ягодке вместо семян – по сердечку!
Это ж надо! – сказала ты и замерла.
И осталась одна в синем воздухе стылом.
Как на выцветшем фото в старинных тонах,
Ты стоишь, прислонившись к высоким перилам,
С театральною гроздью рябины в зубах.
* * *
Мне открылась с горы золотая река
И дорога вдоль дикого луга.
А над нами плывут облака-вороха,
Подминая боками друг друга.
От деревни остался забытый погост,
Да жердина упавшего прясла,
Да на скорые нужды разобранный мост.
Жизнь горела, как жизнь, да погасла.
Я надгробную надпись не смог прочитать:
Ветер выел песчаную мякоть.
Видно, больше не ходит никто навещать –
Только чайки и могут оплакать.
Но впустую старается молох-прогресс:
Не всесильна безумная воля.
Слава Богу, остались и речка, и лес,
И дурниной заросшее поле.
